церковь Спасо-Преображения на Нередице на главную  о проекте 
 

Ктиторский портрет

Среди изображений, непосредственным образом связанных с ктиторским заказом, особая роль принадлежала фреске, помещавшейся в аркосольной нише в юго-западном углу церкви. На ней был изображен сидящий на престоле благословляющий Христос и подходящий к Нему с храмом князь. Между фигурами на небесно-голубом фоне была сделана надпись, текст которой раскрывал смысл композиции. «Нъ о болюбивы кнаже вто // рыi Всеволод злыя обличя до // брыя любя живая кормя i вся // църквьныя чины i манаст // рескыя ликы млстивен // н i мая но о млст // (и)вьче кто твоя до // (бро)детели может // (воспе)ти но даж // (дь у)бо церствие // нбсое съ в // семи сети // угожешим // ( i ) ти въ бескон // (ч)ьныя векы // аминь».

Наиболее убедительную интерпретацию аркосольной фрески дал Н. Л. Окунев, поставивший ее в один ряд с аналогичными сербскими композициями, создававшимися в местах предполагаемых захоронений ктиторов и отразившими христианские представления о водворении души усопшего праведника в царствии Небесном. Залогом обретения райского блаженства должны были служить добродетели усопшего, и прежде всего олицетворенное изображением храма в его руках церковное строительство. Факт возведения нередицкой церкви новгородским князем Ярославом Владимировичем давал веские основания для идентификации ктитора на фреске в аркосольной нише Нередицы. Тем не менее интерпретация Н. Л. Окунева оказалась не единственной. Высказав гипотезу, что употребленное в тексте надписи выражение «вторый Всеволодъ» намекало на сравнение сына с отцом, Ю. Н. Дмитриев предположил, что в композиции был запечатлен новгородский князь Ярослав Всеволодович, сын Всеволода Большое Гнездо, уподобленный отцу как наиболее последовательный выразитель его политических тенденций. Настаивая на более позднем, по сравнению с другими фресками церкви, времени возникновения композиции, он предложил связать ее появление с 1246 г. — годом смерти Ярослава Всеволодовича. Принятая на веру большинством историков древнерусского искусства атрибуция Дмитриева со временем вошла в научный оборот и закрепилась как общепризнанная. Критическому осмыслению не были подвергнуты не только сама идея отражения в надписи определенных политических тенденций, абсолютно не подтверждаемая содержанием текста, но и предположение о возможности участия сына Всеволода Большое Гнездо в каких-либо ремонтных работах в Нередице, не имеющее под собой ни какого реального основания. Не следование определенным политическим тенденциям, а факты строительства, росписи или возобновления храмов оказывались в конечном счете решающими при создании подобных композиций. Их содержательная суть — увековечение памяти о ктиторе, его особом усердии и посильных трудах во славу Божию. Особый смысл ктиторские портреты приобретали после устройства в непосредственной близости от них княжеских захоронений. При совершении поминальных служб по ктитору храма они создавали своеобразный изобразительный контекст богослужебному действу. Именно как надгробный ктиторский портрет и должна быть, на наш взгляд, рассмотрена фреска в юго-западном аркосолии Спасо-Нередицкой церкви.

К моменту строительства Нередицы создание в западных частях церквей специальных аркосольных ниш для погребения ктиторов являлось на Руси устоявшейся традицией. В XI — первой половине XII в., в период преимущественного распространения в Киевской Руси четырехстолпного крестово-купольного храма с нартексом, местом для устройства аркосолиев чаще всего служил нартекс. В качестве примеров можно назвать Успенский собор Киево-Печерского монастыря (1073-1077), церкви Спаса на Берестове (между 1113 и 1125) и св. Кирилла Киево-Кирилловского монастыря (конец 40 — начало 50-х гг. XII в.), церковь св. Бориса и Глеба на Смядыни в Смоленске (1145-1150) и др. Новые тенденции, проявлявшиеся в древнерусской архитектуре на протяжении первой половины XII в., приводят во второй половине столетия к повсеместному распространению небольшого по размерам четырехстолпного крестово-купольного храма без нартекса. Результатом архитектурных изменений становится перенесение погребальных аркосолиев из пространства нартекса в западный неф церкви. Одним из ранних примеров подобного архитектурного решения может быть названа церковь святых Бориса и Глеба в Кидекше (около 1152).

Размещение княжеских захоронений в пространстве нартекса или западного нефа имело свою логику и, как кажется, было тесно связано с принципами живописной декорации западных частей церкви. Строительство церкви и выработка иконографической программы ее росписи, безусловно, шли рука об руку. Хорошо известно, что византийская система храмовой декорации отводила западные части церкви под изображение Страшного суда. Именно эта композиция, как свидетельствует анализ сохранившихся памятников, играла важнейшую роль при выборе места для княжеского захоронения. Византийская художественная практика предусматривала два варианта размещения композиции «Страшный суд» внутри храмового пространства. Один из них, основанный на словах Евангелия о том, что Христос в своем Втором Пришествии придет с Востока (Мф 24: 27 и др.), предполагал расположение центральной части композиции (Христос-Судия в окружении апостольского трибунала) на восточной стене нартекса или литийного притвора. Второй, нередко обусловленный архитектурными особенностями церкви, в частности, расчлененностью восточной стены нартекса или притвора, отводил центральным изображениям его западную стену. Кажущийся разрыв с литературной основой компенсировался при подобной системе размещения возможностью более тесно связать композицию с принципами церковной топографии, поскольку одесную Христа-Судии в этом случае оказывалась южная, или полуденная, указывающая на закон горячей любви евангельской, сторона церкви. В соответствии с тем или иным вариантом размещения композиции в пространстве западной части церкви и находилось местоположение княжеского захоронения. Так, в росписи Кирилловской церкви в Киеве, где центральная часть Страшного суда помещается на восточном своде нартекса, аркосолий под княжеское захоронение находится в северной части западной стены. В росписи Нередицы, где за отсутствием нартекса композиция «Страшный суд» располагалась в пространстве западного нефа, а изображению Христа-Судии и апостолов было отведено место на западной стене, княжеский аркосолий находился в южном простенке нефа. Локализация погребения ктитора одесную Христа-Судии соблюдалась, как видим, неукоснительно. Не менее существенным для уяснения логики размещения аркосолиев в княжеских постройках оказывается и тот факт, что по средневековым представлениям южная сторона церкви была связана с императором. Южными дверьми осуществлялись императорские входы в храмы византийской столицы; на южной стороне церкви император и его свита находились во время служб. Именно два отмеченных момента — ориентация на определенную систему размещения композиции «Страшный суд» в пространстве западного нефа и представления о южной стороне церкви как о княжеской — сыграли определяющую роль при выборе места для княжеского аркосолия в Нередице.

Задаваемое монументальной фигурой Христа-Судии во славе местоположение праведников и грешников локализовано южной и северной оконечностями западной стены. Справа от Христа шесть ликов святых шествуют на суд, апостол Петр подводит группу избранных к Вратам Рая, слева — Ангелы Господни сгоняют грешников в огненную реку. Тему райского блаженства и адских мучений развивают картины в южном и северном простенках нефа: «Пламенное оружие» (охраняемый огненным херувимом вход в Царствие Небесное) и «Лоно Авраамово»; символы адских мучений и «Богатый в адском пламени». Таким образом, в общую систему росписи оказываются вовлеченными изображения в южной (ктиторской) и северной аркосольных нишах: надгробный ктиторский портрет и полуфигура святой равноапостольной Феклы. Размещение княжеского изображения «по ту сторону» Райской двери, в которую еще только готовятся войти лики праведных, его непосредственная близость к композиции «Лоно Авраамово» призваны подчеркнуть, что наградой за ктиторство Ярослава является уготованное для праведников Царствие Небесное. Эта идея отражена в самой композиции ктиторского портрета, использующей мотив предстояния князя благословляющему Христу, навеянный текстом Евангелия от Матфея: «Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: „приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира"» (Мф 25: 34). Именно этот момент имеет в виду и процитированная выше надпись на фреске. Ее содержание — это панегирик добродетелям и благотворительности князя, открывающим вход в Царствие Небесное.

Среди памятников древнерусской письменности, сохранивших значительное число панегирических текстов, наибольшую близость к нередицкой надписи обнаруживает текст панегирика великому князю Владимиру Святославичу, включенный в «Слово о Законе и Благодати» митрополита Илариона. Приведем некоторые примеры: «кто исповесть многыа твоа нощныя милостыня и дневныа щедроты» («Слово...»), «кто твоя добродетели может (воспе)ти» (надпись); «ты о честьниче...» («Слово...»), «о милостивьче...» (надпись); «просящиимъ подаваа, нагыя одевая, жадныя и алчныа насыщая, болящиимъ всяко утешение посылаа, должныа искупая, работныимъ свободу дая» («Слово...»); «злыя обличя, добрыя любя, живая кормя и вся църквьныя чины и манастырескыя лики млстивенн имая». Общее содержание подобных панегириков, безусловно, восходит к тексту пророчества Иисуса Христа о грядущем воздаянии каждому по делам его (Мф 25: 35-40) и его поэтической переработке в «Слове на Второе Пришествие Христово» преподобного Ефрема Сирина.

При раскрытии идейного содержания ктиторской композиции и росписи западного нефа Нередицы в целом значение этих текстов трудно переоценить. Напомним, что, следуя евангельскому принципу противопоставления, «Слово» Ефрема дополняет перечень добродетелей и пороков, в концентрированном виде изложенных в евангельском тексте. Соблюдение заповедей Господних противопоставлено Ефремом глухоте к словам пастыреначальника; милосердие и нищелюбие — жестокосердию и высокомерию. «И просветятся они, как солнце, именно те, которые... сиротолюбивы, странноприимны, одевают нагих, посещают больных...»

Противопоставление добродетелей и пороков, ассоциированных преподобным Ефремом с пороками евангельского богача, заставляет обратиться к двум изображениям, расположенным симметрично друг другу в южном и северном простенках западного нефа Нередицы. Речь идет об изображении святой мученицы Анастасии и образе Богатого, томящегося в адском пламени.

Представленная чуть выше и несколько левее ктиторского портрета мученица изображена в рост, с крестом в правой руке; ладонь левой раскрыта в жесте приятия благодати. Колончатая надпись возле нимба указывает имя святой: «АГIА AHACTACIA ». В литературе было предпринято несколько попыток объяснения причины появления этого образа в системе нередицкой росписи. Так, М. Ф. Мурьяновым изображение Анастасии рассматривалось то в качестве самостоятельного образа покровительницы врачевания, то в контексте композиции «Страшный суд» как своеобразная замена отсутствующей в ее составе сцены «Сошествие во ад». М. В. Щепкиной она была признана патрональным изображением, связанным с дочерью князя Всеволода III, возможно, оказывавшей содействие строителю храма. Однако вопрос о персональной атрибуции святой специально не поднимался. Между тем, хорошо известно, что имя «Анастасия» носили две христианские мученицы, память которых приходится на 29 октября и 22 декабря. Представляется, что только житие и служба второй дают веские основания для включения изображения в роспись западного нефа, его помещения рядом с ктиторским надгробным портретом.

Забота об узниках в темницах, попечение о нищих, посещение и врачевание больных составляют сюжетную канву жития святой великомученицы Анастасии. Связующим звеном между образом святой и княжеским портретом оказывается текст надписи на ктиторской фреске — похвала добросердечию и благотворительности. Очевидно, что для составителя программы росписи Нередицы добродетели св. Анастасии служили образцом благочестивых деяний ктитора храма

Предположение о том, что данный аспект осмысления образа святой являлся необычайно значимым, подтверждает изображение в противоположном, северном, простенке нефа. Здесь пару изображению св. Анастасии оставляет евангельский богач, томящийся в адском пламени. Взаимное расположение фресок в пространстве западного нефа свидетельствует о безусловной ориентации программы его росписи на текст евангельского пророчества о Страшном суде. Оказываясь составными элементами композиции «Страшный суд», они развивают положенный в ее основу принцип противопоставления «правого» и «левого», Рая и ада, «добродетели» и «порока».

Однако, как кажется, отмеченным моментом не исчерпывается содержание образа св. Анастасии в программе росписи западного нефа Нередицы. Не менее важным при составлении программы мог оказаться и другой аспект культа святой — устойчивая традиция ее почитания как целительницы. Особый дар св. Анастасии — облегчение страданий и недугов (освобождение от уз немощей телесных) способствовал появлению особого прозвания святой, именуемой в народе «Узорешительница» (греч. Фармаколитрия). В этом смысле образ святой мог восприниматься как изображение, непосредственно связанное с семейной трагедией князя — смертью двух юных княжичей.

Наконец, наиболее важным моментом в многоаспектной семантике образа святой Анастасии Фармаколитрии, существенным именно для погребального контекста росписи западного нефа, должна быть признана символика ее имени (Анастасис — греч. воскресение). О достаточно определенном восприятии образа великомученицы свидетельствуют тексты служб в ее честь. Так, в Трипесние 4-го гласа о ней поется: «Победоноснаго въскрьсения истиньно именитая наречена бы(с) мчнца Х(с)ва». Важно отметить, что процитированный отрывок из службы предварял проложное сказание о святой, сохранившееся в составе древнейшего Новгородского Пролога XIII века (РНБ, Соф. 1324, л . 99а). А именно проложные тексты, как свидетельствует анализ росписи Нередицы, играли существенную роль при составлении иконографической программы ее росписи. Размещенное возле надгробного ктиторского портрета изображение мученицы, таким образом, выступало в качестве прообраза конечного воскресения всех смертных в день Страшного суда. Его функция в системе нередицкой росписи, безусловно, оказывалась аналогичной той, какую имели композиции «Сошествие во ад» и «Жены-мироносицы у гроба Господня», располагавшиеся в греческих и сербских церквах над гробницами ктиторов храмов. Установление тесной связи, существовавшей между портретом ктитора храма и изображением св. великомученицы Анастасии, позволяет усомниться в справедливости гипотезы Ю. Н. Дмитриева о поздней дате композиции в юго-западном аркосолии Нередицы. По логике вещей ее создание, как и мысль об устройстве княжеского захоронения, должны были восходить к 1199 г. Убедительным аргументом в пользу такого заключения являются аналогичные сербские композиции, создававшиеся одновременно с росписями основного объема храмов, еще при жизни ктиторов.

Что же в таком случае могло означать выражение «вторый Всеволодъ»?

«Словарь древнерусского языка XI — XIV вв.» дает четыре варианта употребления прилагательного «въторыи»: 1) второй по счету, порядку, следующий; 2) второй по значимости, второстепенный; 3) такой же, как первый, настоящий; 4) другой. Не вызывает сомнений, что под «первым Всеволодом» составитель панегирика подразумевал Всеволода Большое Гнездо — современника возведения и росписи Спасо-Нередицкой церкви. Само уподобление Всеволоду предполагало такой характер взаимоотношений между князьями, при котором уподобляемый должен был рассматриваться как низший по рангу в строго установленной феодальной иерархии. Именно такой характер взаимоотношений и существовал между строителем Нередицы и могущественным владимиро-суздальским князем. Не подлежит сомнению, что в сознании новгородцев Ярослав навсегда остался всего лишь ставленником Всеволода, вторым после Всеволода — могущественного вершителя судеб Северо-Восточной Руси.

Панегирический строй надписи, как и само ее местоположение на ктиторской фреске, красноречиво свидетельствовали о том, к какому роду деятельности Всеволода апеллировал составитель ее текста. Безусловно, речь шла о ктиторской деятельности владимиро-суздальского князя, являвшейся проявлением его боголюбия и добродетельности.

Достаточно упомянуть о том, какой резонанс у современников вызвали труды Всеволода Большое Гнездо по сооружению, росписи и украшению храмов столицы Владимиро-Суздальского княжества, описанные на страницах Суздальской летописи: «...многы же цркви созда по власти своей, ибо созда црквь прекрасну на дворе свое(м). ста(г) м(ч)ка Дмитрия, и оукраси ю дивно, иконами и писанье(м). и принесъ доску гробную из Селуня. ста(г) м(ч)нка Дмитрия, мюро непрестанно точащю. на здравье немощны(м) в тои цркви постави. и сорочку того(ж) мчнка ту же положи и манастырь созда в не(м). црквь камену Рж(с)тво стыя Бца. и ту такоже исполни все(м) исполненье(м)...»

Признание ранней датировки ктиторской фрески ставит перед необходимостью ответить еще на один вопрос: в чем причина ее стилистического своеобразия? По убеждению Ю. Н. Дмитриева, придерживавшегося мнения об участии в росписи Нередицы шести мастеров, манера ее исполнения не находила аналогий среди остальных фресок. Не столь категорично настроенные исследователи отмечали в аркосолии лишь иную тональность более блестящих плотных красок. Необычайно существенным при ответе на вопрос представляется тот факт, что в нашем распоряжении имеются неопровержимые доказательства значительного поновления живописи, почти до неузнаваемости исказившего облик князя Ярослава. Думается, что именно многократные «освежения» фрески, легко объяснимые особым отношением к подобного рода композициям, и придали ей черты стилистической индивидуальности. Это тем более вероятно, что в ходе стилистической классификации росписи, произведенной в 1939 г., были обнаружены черты ее явного сходства с двумя группами изображений основного объема храма.

Суммируя вышеизложенное, естественно предположить, что юго-западный компартимент Нередицы с момента устройства аркосолия предназначался для совершения поминальных служб. Византийскими ктиторскими типиками предписывались еженедельные исхождения в притвор церковный для поминовения основателей монастырей. В Константинополе существовала и особая церемония исхождения в гробничные церкви, практиковавшаяся, например, в константинопольском Пантократорском монастыре. Однако особого внимания заслуживает практика константинопольского Студийского монастыря, Уставом которого предписывалось совершение в притворе заупокойной, после утрени, литии по храмоздателю в Неделю о блудном сыне. Аналогичные указания могли содержаться и в Уставе Нередицкого монастыря. В таком случае вся роспись западного компартимента Нередицы создавалась как изобразительная параллель богослужебному циклу Триоди Постной, начинавшемуся литией по храмоздателю во вторую предуготовительную к Великому Посту неделю.