церковь Спасо-Преображения на Нередице на главную  о проекте 
 

Идейная программа: от замысла к воплощению

Если портрет заказчика относился к числу наиболее устойчивых элементов ктиторских программ, то иные проявления частной инициативы в храмовой декорации, как правило, не носили систематического характера. Включение в роспись изображений, непосредственно связанных с ктитором, определялось условиями заказа, формулируемыми на стадии разработки программы храмовой росписи. Наличие в Нередице комплекса подобных изображений было продиктовано, как кажется, необычным поводом к ее созданию и княжеско-монастырским характером постройки.

Возводимый как мемориал по умершим детям, храм на Нередице в то же время был задуман как центр небольшого подгородного монастыря, предназначавшегося для представителей княжеского рода. Особый замысел, положенный в основу строительства и росписи церкви, подтверждается летописными сообщениями, сохранившими сведения о второй княжеской постройке этого времени — храме Рождества Богоматери Михалицкого женского монастыря, сооружавшегося одновременно с росписью Нередицы супругой князя Ярослава Владимировича. Основание княжеской четой двух монастырских церквей в условиях нестабильного положения в Новгороде свидетельствовало о существовании единой идейной программы, объединявшей обе постройки и, по-видимому, вызванной к жизни семейной трагедией весны 1198 г. В ее осуществлении новгородские князья действовали в рамках общевизантийской традиции.

Практика создания парных монастырей императорской четой была обычным явлением в Византии. Именитые ктиторы давали средства на строительство и обустройство монастырских зданий, участвовали в составлении уставов, регламентировавших порядок жизни обителей. Текстами ктиторских типиков предусматривались специальные службы в честь основателей, отправлявшиеся при их жизни и после смерти, заупокой. По-видимому, такой порядок был усвоен и на Руси, и фиксируемый на новгородской почве пример не являлся в этом отношении исключением.

Единый повод к созданию двух монастырских церквей, одна из которых была заведомо лишена росписи, безусловно, предполагал отражение в иконографической программе Нередицы как идеи поминовения усопших княжичей, так и увековечения памяти князя-строителя и его супруги. Конкретным проявлением княжеской инициативы могли стать особые композиции, навеянные монастырской практикой прижизненного и посмертного поминовения ктитора. Высказанные предположения, как кажется, подтверждаются анализом ряда изображений.

Конху алтарной апсиды Нередицы занимала своеобразная композиция, объединявшая монументальный образ Богоматери типа «Воплощение» и восемь фигур предстоящих святых, значительно уступавших центральному изображению по размерам. Первыми в процессии были представлены святые князья Борис и Глеб, следом за ними — святые жены. Неудовлетворительная сохранность последних в начале XX в. препятствовала их убедительной идентификации. Не затрагивая содержательной стороны композиции, В. К. Мясоедов возвел ее истоки к системам мозаичных алтарных декораций ранних римских церквей, включавшим процессии донаторов и местных святых. Продолжением начатых В. К. Мясоедовым изысканий явилась попытка Н. П. Сычева объяснить необычный состав нередицкой алтарной процессии и атрибутировать некоторые фигуры святых жен. В основу рассуждений автора была положена гипотеза о безусловной зависимости Новгорода от киевских великокняжеских традиций. Объясняя близость изображений святых Бориса и Глеба и образа Богоматери «Знамение» в алтарной конхе Нередицы возможным соседством аналогичных икон в Изяславовой Борисоглебской церкви в Вышгороде, исследователь предложил видеть в отдельных фигурах процессии патронесс представительниц киевской княжеской династии. Так, третья после Бориса фигура была отождествлена Н. П. Сычевым со святой Анной — патронессой супруги великого князя Владимира Святославича, матери святых Бориса и Глеба.

Принципиально иную позицию в вопросе истолкования алтарной композиции занял М. Ф. Мурьянов, связавший ее появление в росписи с трагическими событиями весны 1198 г. Именно данное предположение и представляется, на наш взгляд, наиболее убедительным.

Обращаясь к аргументации данной гипотезы, важно вспомнить о широко распространенной не только в Западной Европе, но и в Византии традиции изображения фигур донаторов в конхе алтарной апсиды. Наиболее выразительными примерами являются изображения в конхах апсид церквей Панагии Мавриотиссы в Кастории (около 1259-1264) и Митрополии в Мистре (около 1263-1282 (?)). Особое значение имеет для нас композиция в конхе одноапсидной церкви св. Кириакии в Маратос (Меса Мани, около 1300), где по сторонам от поясного образа Богоматери «Воплощение» помещены миниатюрные фигурки мужчины и женщины. Ктиторы представлены в молитвенных позах и без нимбов. Включение подобных композиций в росписи конх апсид объяснялось стремлением воплотить идею молитвенного предстояния праведников Престолу Всевышнего, надежду на справедливый Суд и Милосердие Божие. Центральный образ Богоматери типа «Воплощение» указывал на непосредственную связь композиции с церковным таинством. Наиболее емкий символ Воплощения и Искупительной Жертвы, он служил зримым образом Трапезы с Небесным Хлебом на ней, являющейся объектом поклонения во время Евхаристического канона. Построенная по аналогичной схеме композиция в нередицкой алтарной конхе недвусмысленно свидетельствовала о связи с ктиторской идейной программой. Руководствуясь первоначальным замыслом строителя Нередицы об увековечении памяти усопших княжичей, составитель программы росписи воспользовался готовой иконографической формулой, наиболее адекватной требованиям заказчика. Обращение к образам первых русских святых — князей Бориса и Глеба, скончавшихся в юном возрасте в 1015 г., позволяло зримо передать суть трагедии 1198 г. В основу замысла композиции, таким образом, был положен принцип «типологического патроната»: юный возраст, социальный статус и преждевременная смерть Ярославовых детищ воскресали в образах святых мучеников Бориса и Глеба. Появление их изображений в росписи алтарной конхи отвечало чаяниям скорбящего отца на соучастие усопших княжичей в Небесной Литургии.

Формирование подобных представлений в древнерусской княжеской среде, приведших к появлению особых композиций с предстательствующими князьями, может быть засвидетельствовано уже в «Слове о Законе и Благодати» митрополита Илариона. Наградой за земные подвиги князя Владимира Святославича становится, по мысли Илариона, созерцание Лица Господня и право предстательства за живых и мертвых в надежде на их будущее предстояние Престолу Всевышнего. «Имъ же благыимъ деломъ и инемъ възмездие приемля на небесехъ, блага, яже "уготова Богъ вамъ, любящиимь его", и зрения сладкааго лица его насыщаяся помолися о земли своеи и о людех... Паче же помолися о сыне твоемъ... стати с тобою непостыдно пред престоломъ вседръжителя Бога и за трудъ паствы людии его прияти от него венець славы нетленныа...»

Предложенная интерпретация композиции, как кажется, позволяет усомниться в справедливости мнения Н. П. Сычева о необходимости отождествить следующих за Борисом и Глебом святых с патронессами представительниц киевской княжеской династии. Именно мученический аспект культа, по-видимому, играл определяющую роль при отборе образов для состава алтарной процессии. Скорее всего, в изображенных следовало видеть юных мучениц знатного происхождения, на что, в частности, указывали сохранившиеся к началу XX в. фрагменты их одежд.

Установление характера патроната позволяет связать с ктиторским заказом еще две идентичные по схеме композиции и попытаться объяснить их идейное содержание.

В конхе жертвенника Нередицы находился поясной образ Богоматери «Воплощение», по сторонам от которого были представлены святой Алексий человек Божий и неизвестный святой в рост. Окружение композиции составляли многочисленные изображения преподобных, помещенные в пространстве жертвенника на северной стене. В отличие от изображения Богоматери в алтарной апсиде, непосредственно связанного с Таинством Евхаристии, центральный образ из конхи жертвенника мог соотноситься с обрядом Проскомидии, напоминая об акте изъятия Агнца из Просфоры. С чином поминовения при изъятии частиц на Проскомидии могли быть связаны и другие изображения в северной апсиде.

Тексты средневековых служебников, излагающие чинопоследование Проскомидии, разнятся между собой в указаниях на количество просфор, употребляемых при богослужении, порядок изъятия частиц и связываемых с ними воспоминаний. Вместе с тем составленные для монастырей византийские ктиторские типики содержат предписания относительно изъятия частиц за ктитора и монашествующую братию. Блаженный Симеон Солунский наряду с обязательным изъятием Агничной и Богородичной частиц упоминает и «прочие», приносимые за архиерея, царя и всю монашествующую братию. Такой порядок изъятия частиц и связанных с ним воспоминаний скорее всего и отражала роспись нередицкого жертвенника. Появление в его конхе необычной композиции с нарочито выделенными фигурами двух предстоящих Богоматери святых позволяет думать о связи этих изображений с чином поминовения архирея и правителя — новгородского архиепископа Мартирия и строителя Нередицы — князя Ярослава Владимировича. Если в центральной апсиде предстателями за детей князя являлись святые Борис и Глеб, то в конхе жертвенника ходатаями за правящих архиерея и князя выступали святые Алексий человек Божий и анонимный святой мученик. К сожалению, мы не располагаем достаточными историческими данными, чтобы установить, чем был продиктован подобный выбор святых. Выскажем лишь некоторые предположения на этот счет. Возможно, появление в росписи жертвенника образа святого Алексия человека Божия было обусловлено определенными фактами биографии новгородского владыки. Для архиепископа Мартирия святой мог являться образцом добровольного отказа от соблазнов мирской жизни ради служения Господу. Именно его примеру он мог следовать, принимая решение посвятить себя монашескому подвигу. Не исключено, однако, что образ святого Алексия мог напоминать и о важнейшем факте биографии Мартирия — его избрании на новгородскую кафедру, которое, как следует из летописного сообщения, явилось свидетельством его Богоизбранности. Хорошо известно, что Мартирий был одним из трех претендентов на новгородскую кафедру. Исход соперничества решил жребий. «Новгородьци же съ княземь Ярославомь и съ игумены и съ Софьяны и съ попы съдумавъше, изволиша Богом избрана Мартурия, и послаша по нь, и приведоша из Русе...» Мотивы отречения от мира, строгой аскезы и, как награда за подвиги, — Божьего избрания — ведущие мотивы жития святого Алексия человека Божия (память 17 марта), хорошо известного на Руси уже в домонгольское время. Как свидетельствуют сохранившиеся изображения, образ этого святого был широко распространен и в памятниках византийского и древнерусского искусства.

Основываясь на вышеизложенном, представляется возможным с большой долей вероятности атрибутировать и второе изображение в конхе нередицкого жертвенника, скорее всего связанное с ктитором храма. Как кажется, существуют определенные основания отождествить его со святым Евстафием Плакидой (память 20 сентября) — знатным римским военачальником, пережившим, подобно князю Ярославу Владимировичу, тяжкие муки отца, лишившегося двух малолетних детей. Изображения св. Евстафия в искусстве византийского ареала достаточно многочисленны, однако для нас особенно существенным представляется тот факт, что образ этого святого неоднократно появляется среди воинских изображений на произведениях, исполненных по императорскому заказу. Таков, например, оклад золотой чеканной иконы св. Архангела Михаила из Ризницы собора св. Марка в Венеции, XI—XII вв. Среди древнейших русских памятников известны изображения св. Евстафия на новгородских серебряных окладах XI в. к иконам «Св. Петр и Павел» и «Богоматерь Иерусалимская»; имеется его образ и на южных вратах суздальского Рождественского собора.

О том, что в Киевской Руси св. Евстафий почитался преимущественно в княжеской среде, свидетельствует и «Чтение о житии и о погублении блаженную страстотерпца Бориса и Глеба», уподобляющее святому великого князя Владимира Святославича. По изысканиям Н. Н. Никитенко, два изображения св. Евстафия Плакиды как патрона великого князя Владимира Святославича находятся в росписи Софийского собора в Киеве Существование княжеской традиции почитания св. Евстафия и одновременно необычайно значимые для строителя Нередицы эпизоды из его жития могли обусловить включение изображения святого в роспись конхи нередицкого жертвенника.

Разительное сходство с композиционным решением нередицкой фрески обнаруживает миниатюра XIII в., украшающая «Беседы» св. Григория Богослова (РНБ, Погод. 70), где по сторонам от фигуры Христа Вседержителя в молитвенном предстоянии изображены святые Григорий Великий и Евстафий. Последний запечатлен как средовек, с небольшой темной бородой, в красном хитоне и синем гиматии, — в облике, необычайно напоминающем святого на нередицкой фреске. Не исключено, что и здесь мы имеем следы княжеского заказа.

Таким образом, ежедневному молитвенному поминовению на Проскомидии архиепископа Мартирия и ктитора храма — новгородского князя Ярослава Владимировича — сопутствовали в росписи жертвенника образы их небесных патронов. Изобразительный контекст поминовению монашествующей братии создавали многочисленные фигуры преподобных, сгруппированные в алтарном полукружии и на плоскостях стен северной апсиды. Представлявшая собой подобие монастырского помянника, запечатлевшего разнообразные грани монашеского подвига, роспись жертвенника в целом убедительно свидетельствовала в пользу изначально монастырского характера Спасо-Нередицкой церкви.

Третья, подобная двум рассмотренным выше, композиция находилась в нижнем ярусе центральной апсиды. Здесь, по сторонам от ниши над Горним местом с изображением Христа-священника, были помещены два медальона с полуфигурами святых Иоанна Предтечи и Марфы. Использование композиционной схемы, принятой для изображений, непосредственно связанных с ктиторской идейной программой, опровергает мнение ряда исследователей о нарушенном по вине художника традиционном «Деисусе».

Своеобразие фрески, обусловленное требованиями заказчика, выразилось в отборе образов святых, фланкирующих центральное изображение. Мотив предстательства святых перед Христом за живых и усопших особенно акцентировался введением в алтарную роспись образа св. Марфы, свидетельницы Божественной Сущности Иисуса Христа, явленной Им в беседе с Марфой накануне воскрешения Лазаря. В то же время сугубо монашеский характер этих образов позволял обозначить в росписи центральной апсиды Нередицы тему монастырского устройства, получавшую последовательное развитие в системах росписи жертвенника и диаконника церкви.

Наконец, следование той же композиционной схеме позволяет связать с ктиторской программой фреску северного фасада Спасо-Нередицкой церкви. Люнет над порталом северного входа занимала сцена «Успение Богоматери», по сторонам от которой в особых килевидных арочках были помещены фигуры князя и княгини — вероятнее всего, заказчиков храма. Мотив предстояния князей композиции «Успение» мог свидетельствовать как о мемориальном характере храма, так и о мемориальном содержании самой композиции, судя по изображению нимбов над головами предстоящих. Тем не менее замысел фрески, скорее всего, восходил к моменту создания церкви: отсутствие «Успения» в росписи интерьера, связь местоположения композиции с топографической символикой церкви и, наконец, само ее построение способны, как кажется, подтвердить высказанное предположение.

Иные основы объединения демонстрировала вторая группа изображений, размещенных в едином ярусе на плоскостях западных столпов и над аркой прохода в западный неф и обрамленных одинаковыми трехлопастными арочками на колонках. На восточной грани юго-западного столпа и во лбу примыкающей к нему арки были представлены полуфигуры преподобного Мартирия и святого Иоанна-воина; на гранях западных столпов, обращенных в центральное пространство храма, находились образы святого мученика (южный столп) и преподобного (северный столп) Никифора. Установить принцип объединения изображений позволяют сообщения новгородских летописей, сохранившие упоминания крестильного имени князя Ярослава Владимировича — Иван. Таким образом, в основу объединения образов в данном месте храма был положен принцип именного патроната. Своеобразие композиции, представленной на восточной грани юго-западного столпа, в которой преподобный Мартирий благословлял св. Иоанна-воина, подтверждало причастность новгородского архиепископа Мартирия к возведению и росписи Спасо-Нередицкой церкви. Возможно, именно в нем и следует видеть составителя ее иконографической программы.

В 1193 г. в ритуале поставления Мартирия в архиепископы Новгорода принимал участие киевский митрополит Никифор. По-видимому, изображением его патрона может считаться образ св. мученика Никифора, помещенный на северной грани юго-западного столпа. Таким образом, система росписи южной стороны церкви, по традиции включавшая изображения, связанные с ктитором, воспроизводила стройную иерархию представителей духовной и светской власти. Не исключено, что образ преподобного Никифора, размещенный на южной грани северо-западного столпа в окружении фигур монахов и аскетов, мог являться патрональным изображением игумена Нередицкого монастыря.

Наличие развитой системы образов, включающей портрет ктитора, изображение его небесного патрона, принадлежащего к определенной категории в обширной иерархии святых, и святого соименника — одно из типичных проявлений частной инициативы при составлении иконографической программы росписи — ставит Нередицу в один ряд с памятниками византийской монументальной живописи. Наиболее выразительный образец подобной системы представляет роспись церкви Богоматери в Пене (30-е гг. XIV в.), где наряду с ктиторскими портретами архиепископа Данилы II находим изображение подходящего ему по статусу покровителя — святителя Николая Мирликийского и образ соименника сербского архиепископа — пророка Даниила. Характерный композиционный прием — включение изображения св. Николая в особую, построенную по схеме «деисуса» группу, фланкирующую образ Богоматери с младенцем в лоне, указывает на единые истоки замысла фрески в Пене и композиции в конхе нередицкого жертвенника.

Единственным в своем роде по местоположению и масштабу в системе нередицкой росписи являлся образ святого мученика Созонта, до настоящего времени не привлекавший специального внимания исследователей. Заключенный в миниатюрный медальон, вписанный в свободное пространство над боковыми лопастями арок, обрамлявших полуфигуры святых Иоанна-воина и Мартирия, он оказывался в зените благословляющего жеста преподобного, обращенного к воину. В системе росписи южного рукава трансепта, образованной исключительно изображениями святых воинов в полном воинском облачении, только два святых — св. Созонт и представленный левее южных окон св. Стратоник — выделялись своими мученическими одеждами. Подобно святым Борису и Глебу в центральной апсиде Нередицы, они были запечатлены с крестами — непременными атрибутами мучеников. Св. Созонт был изображен простоволосым; голову Стратоника венчал небольшой, как у святых воинов, венец. Облик каждого из святых, предельно индивидуализированный, выявлял возрастные особенности каждого из персонажей. Юный, с разбросанными по плечам кудрями св. Созонт и мужественный, с едва пробивающейся бородкой Стратоник словно противопоставлялись друг другу. Это противопоставление усугублялось местоположением святых в пространстве южного рукава трансепта: в первом случае — включением в ярус со святыми патронами архиепископа и князя, во втором — расположением среди фигур святых воинов. Наиболее простым объяснением своеобразия рассматриваемых образов было бы признание их патронального характера: акцент на разнице в возрасте и соответствующем возрасту положении в системе княжеской иерархии — содержательная основа летописного сообщения о смерти детей Ярослава Владимировича. «Той же весне преставистася у Ярослава сына 2: Изяслав бяше посажен на Луках княжити и от Литвы оплечье Новугороду, и тамо преставися, а Ростислав Новегороде...» Если наше предположение верно, то функция изображений в системе росписи была аналогичной той, какая отводилась образам святых Бориса и Глеба в алтарной росписи памятника. Как и изображения в центральной апсиде, они напоминали о поводе к возведению Спасо-Нередицкой церкви.

Изобразительный контекст патрональным образам южной стороны церкви создавали окружавшие их фигуры святых воинов и образы царственных святых жен, расположенные на стенах диаконника и в арке прохода в западный неф. Логика отбора персонажей, обусловленная стремлением наглядно передать идею покровительства святых княжескому роду, и нарочитое сопоставление фресок южной стороны церкви с системой росписи северной, содержавшей многочисленные образы преподобных, указывали на княжеско-монастырский характер Спасо-Нередицкого храма.